Из главы II "Consilium"Начало официальной деятельности
В конце 1974 года музыкальный критик Людас Шальтянис, в то время работающий в Министерстве культуры Литвы и единственный в этом министерстве, кто нас поддерживал, предложил нам пойти на компромисс — подготовить лекцию–концерт "Советский джаз" и с ней попробовать поступить на работу в филармонию.
И снова, в декабре 1974 года, мы играли в том же самом зале вильнюсской филармонии, для тех же начальников, для которых мы играли почти два года назад. Несмотря на то, что за три года мы уже создали пять разных программ с нашими собственными композициями, для приемной комиссии мы играли песенки Цфасмана и Дунаевского, в середине разбавленные нашими жидкими импровизациями. Начальники обрадовались. Во–первых, от того, что эту музыку они хорошо знают и не получат от Москвы по "башке" (другого слова для их голов я, к сожалению, не нахожу) за то, что допустили "пропаганду авангардизма" на сцене Государственной филармонии Литовской ССР.
А во–вторых — они были полностью удовлетворены. Им казалось, что они нас перевоспитали и мы "взялись за ум". К сожалению, мы вынуждены были принять эту игру и говорить с ними на их языке, тем самым как бы обманывая их. Так как вся концертная деятельность в стране была монополизирована государством, то мы понимали, что, не получив официальной сцены, мы не сможем выйти на широкую аудиторию. Наша деятельность не выйдет за пределы джазовых клубов и, естественно, — не имея филармонической сцены и музыкальной среды, необходимой для этого, — зачахнет.
Нас приняли как внештатный коллектив, и с декабря 1974 года мы стали официально называться Ансамбль современной камерной джазовой музыки Государственной филармонии Литовской ССР. Длиннющее название, которое таким и осталось только в официальных бумагах филармонии. Все нас как называли, так и продолжали называть — Трио Ганелина, или ГТЧ. А положение внештатного коллектива также удовлетворяло нас, так как позволяло не ездить по гастрольным маршрутам, куда бы нас ни отправила филармония, а выбирать самим — где мы хотели играть и сколько концертов.
Первая наша лекция–концерт состоялась в Вильнюсском педагогическом институте. Людас Шальтянис честно рассказывал что–то о советском джазе, мы честно иллюстрировали это музыкой Цфасмана и Дунаевского. Конечно, хорошие, красивые песенки, но для нас это была жуткая скука, так как мы хотели играть только свои композиции — без всяких песенок в начале. Мы договорились тянуть этот "театр" еще некоторое время, а потом постепенно перейти на нашу музыку. Протянули мы еще только один подобный концерт в Вильнюсском университете, а уже на третьем концерте в Вильнюсском художественном институте мы перешли только на свои композиции и уже никогда после этого не играли никаких лекций–концертов.
Я думаю, что филармоническое начальство еще какое–то время было уверено, что мы продолжаем играть советские эстрадные песни на наших концертах. После прослушивания они к нам на концерты никогда не приходили, а когда в филармонию присылали из других городов хорошие отзывы прессы о наших выступлениях — были уверены, что речь идет о программе, которую они разрешили.
Через несколько лет, когда мы каждую свою новую программу показывали на сцене вильнюсской филармонии, никто из начальников уже и не вспоминал, как и зачем нас приняли в филармонию. Мы играли что хотели, а вильнюсская филармония гордилась своими прогрессивными взглядами.
Когда в других городах страны стало известно, что мы коллектив филармонии, то концертные организации Москвы, Ленинграда, Киева и других городов стали приглашать нас на гастроли через свои филармонии, что существенно облегчало организацию наших концертов. Алла Дубильер в Донецке, Андрей Макаров в Калининграде, Владимир Фейертаг в Ленинграде — почти в каждой филармонии крупных городов работали люди, которые любили джаз и делали все возможное для его пропаганды...
И пластинки...
..."Con Anima" была нашей первой программой, приготовленной специально для слушания на пластинке. Все — от записи до сведения — было нами продумано, а также дизайн конверта, очень близкий по состоянию к нашей музыке. Впоследствии Евгений Цукерман нарисовал и оформил конверты всех наших пластинок, записанных и изданных через вильнюсскую студию грамзаписи.
Естественно, что мы волновались за судьбу наших записей — как для Польши, так и для Москвы. Уже имея опыт неприятия нашей музыки официальными чиновниками, мы не были уверены до конца, что все–таки сможем пробить эту стенку. Регулярно звонили нашим друзьям в Москву с надеждой узнать и, если возможно, повлиять на решение художественного совета фирмы грамзаписи "Мелодия".
А незадолго до этого Аркадий Петров сообщил нам, что наша запись в студии московского радио пересекла границы СССР и в начале октября 1976 года в Варшаве, на фирме пластинок "Pronit", вышла первая пластинка нашего Трио. Мы были счастливы. Несмотря на то, что пластинка не была нами композиционно выстроена, а состояла из коротких пьес с названиями, ничего общего с музыкой не имеющими, — это была наша первая пластика, и мы, довольные, везли по коробке авторских экземпляров, возвращаясь из Варшавы осенью 1976 года.
В 1977 году художественный совет в Москве все–таки разрешил к выпуску нашу программу "Con Anima". Может быть, потому, что уже был прецедент в Польше, а скорее всего, под влиянием наших друзей.
Снимаю, как говорится, шапку перед нашими друзьям. Игорь Лундстрем, Аркадий Петров, Алексей Баташев и Леонид Переверзев сделали все, чтобы пластинка "Con Anima" все–таки вышла.
Когда пластинка "Con Anima" уже поступила в продажу и разошлась по стране, мы узнали, что руководство фирмы "Мелодия" было недовольно ее выходом и считало, что художественный совет нас просто "проворонил".
Зато во время обсуждения на художественном совете в Москве, в 1978 году, нашей следующей программы "Concerto Grosso" генеральный директор фирмы "Мелодия" сказал примерно следующее: "Неужели мы и в области джаза должны быть впереди Запада?.. Такая музыка Советскому народу чужда и не нужна... "И разослал во все филиалы фирмы "Мелодия" в СССР циркуляр с приказом не записывать и не издавать ничего подобного никогда больше. На том же художественном совете в Москве под горячую руку директора попался и Алексей Кузнецов — отличный гитарист, играющий традиционный джаз. Заодно с нами ему также досталось.
Но бороться с нами им было все труднее и труднее. Мы уже много выступали, нас знали, и мы собирали полные залы. В итоге еще через несколько художественных советов и только через три года, в 1981 году, пластинка "Cocerto Grosso" все–таки поступила в продажу.
Практически все последующие программы Трио были без проблем изданы на пластинках и переизданы на появившихся позднее CD.
О Барбане
В самом начале семидесятых, во время наших первых приездов в Ленинград, мы познакомились с Ефимом Семеновичем Барбаном — человеком высочайшей музыкальной эрудиции. Все вечера, а зачастую и часть ночи после наших концертов, мы проводили в его квартире, до потолка забитой книгами и пластинками, — дискутируя, а иногда и споря о наших программах.
Ефим Семенович, прекрасно знающий как классическую, так и современную джазовую и импровизационную музыку, был, наверное, единственный из музыкальных критиков в СССР, кто понимал и разбирал наши программы от начала до конца. Всегда безошибочно указывая нам на наши ошибки или, наоборот, — на что мы больше должны обратить внимание. Во время этих посиделок мы, иногда — благодаря Барбану, — оттачивали нашу программу не хуже, чем во время репетиций.
В 1966 году Ефим Семенович начал издавать в самиздате журнал "Квадрат". Наиболее, на мой взгляд, объективный и аналитический журнал о джазе, который когда–нибудь существовал вообще. Барбан всегда полон разных идей — зная и анализируя много разного музыкального материала — очень часто половину журнала занимали его собственные статьи. Так как Ефим Семенович считал неудобным выпускать несколько статей в номере под своей фамилией, то он прибегал к ухищрениям, подписываясь разными именами типа Борис Ефимов, Евгений Семенов и так далее. Но тот эрудированный язык и стиль — с терминологией, многим просто не понятной, — выдавал его наивную попытку конспирации сразу же.
Было издано 17 номеров журнала "Квадрат", и только с отъездом Барбана в Лондон в 1984 году журнал перестал существовать.
Параллельно с журналом Барбан написал и издал в самиздате в 1977 году аналитическую книгу о современном джазе под названием "Черная музыка, белая свобода". Академическая книга, написанная языком с элементами структурализама, семиотики и социальной лингвистики, была, к сожалению, совершенно не понята и не воспринята джазовым миром, привыкшим говорить на сленге и воспитанным на обычной джазовой периодике с историческими статьями и интервью.
Из главы III "Poco A Poco"
Куба. Всемирный фестиваль молодежи и студентов #11.
...Через девять дней мы уже были в Гаване. Весь фестиваль напоминал выездной банкет ЦК ВЛКСМ. Все — как (П), так и (Х) — кутили и гуляли на славу. Особенно на банкете для делегатов и участников фестиваля — на двадцать шесть тысяч человек — в парке имени Ленина в Гаване. Везде на аллеях стояли столы с едой и фруктами, а кубинский ром был в цистернах, как из под кваса. Когда уже все окончательно упились, то многие умывали ромом лицо и руки.
Вокруг парка стояла вооруженная охрана, а кругом — нищая разоренная Куба, где тогда все, даже хлеб, продавалось по специальным карточкам, которые назывались "тархетки". Кубинские участники с фестиваля, а также люди, которые обслуживали этот банкет, набивали еду в большие пластиковые пакеты, чтобы отнести ее своим голодающим семьям. Люди ездили на старых, проржавевших до дыр и часто без дверей американских машинах, а гостиницы все еще напоминали американские казино 50–х с плюшевыми, уже съеденными молью шторами и протертыми до дыр коврами в холлах. Все было похоже на декорации в театре и на спектакль для одного актера, который пытается использовать все население страны как статистов для пьесы по своему сценарию...
...Многие из кубинцев пытаются удрать на своих утлых лодочках в Майами. Их ловят, топят, стреляют, но другие, зная об этом, как птицы об стекло, снова и снова делают попытки выбраться из страны. На одном из фестивальных концертов мы выступали вместе с ансамблем Иракера из Гаваны, в котором играли лучшие кубинские джазовые музыканты, саксофонист Пакито Ривера и трубач Артуро Сандовал. Через пару лет они также сбежали в США.
Но, несмотря на нищету и условия жизни, кубинцы — народ на удивление красивый и жизнерадостный. Мы с удовольствием смотрели, как они ходят. Они не идут — они постоянно пританцовывают, как будто в голове у них все время звучит не слышимая нам самба.
Действительно, как и в СССР, так и во многих других странах с тоталитарным режимом огромная пропасть пролегает между жителями страны и интересами группы людей, в руках которых вся власть и политика. Нам — людям, приехавшим из Советского Союза, — было очень понятно многое из того, что происходит на Кубе. Мы с 1917 года были статистами в таком же спектакле, с еще более страшными сценами.
Пример запуганного инструктажами советского человека мы увидели в той же Гаване. Большой компанией артистов мы загорали на пляже Варадеро. Стояла неимоверная жара. Было полно народу, а в середине пляжа, на сцене, местный оркестр играл веселые кубинские песенки. Естественно, что мы все были в одних плавках, а я с длинными волосами и в порванной джинсовой куртке. Еще я курил огромную кубинскую сигару, которую мне скрутили и подарили на табачной фабрике в Гаване, где за день до этого мы были на экскурсии. Мы увидели, как на пляже появилась группа людей, которая шла по песку цепочкой, в пиджаках и рубашках с галстуками, держа в руках какие–то авоськи и пластиковые пакеты. Было ясно, что это туристическая группа из СССР. Когда они проходили мимо нас, я спросил у них: "Вы откуда, ребята?" Никто ничего не ответил, и только последний в группе, когда они уже прошли мимо, пробурчал неразборчиво, но беззлобно: "Ниоткуда мы..." Вся эта туристическая группа передовиков производства, откуда–то из глубины России, была совершенно запугана перед выездом на инструктаже, и бедные люди, которым в качестве награды за хорошую работу разрешили купить путевку на Кубу, в каждом обращающемся к ним незнакомце — тем более говорящем на русском языке — видели американского шпиона. Нам было понятно их состояние и испуг, и я попытался вдогонку им что–то объяснить, что мы не шпионы — мы артисты с фестиваля, но они меня не слышали или не поверили и моим словам. Часть из них по возвращению наверняка напишет в своем отчете о поездке, что какой–то хиппи с сигарой приставал к ним на пляже Варадеро....
шаманы джаза.
