Слова, которые мы произносим/пишем неправильно

Мы жалуемся, что слова наши долги и жестки; частью, может быть; но тем путем, каким мы ныне идем, мы этого не поправим. С другой стороны, уж не сваливаем ли мы с больной головы на здоровую? Где в народе, эти семипяденные слова, с толкотнею четырех согласных сподряд? Народ не говорит предохранительная оспа, а говорит: охранная; не говорит: драгоценные каменья, а дорогие; не говорит: по воспрепятствовавшим обстоятельствам, а говорит: сталась помеха. Уж не сами ли мы сочиняем, хоть бы например слова, как собственость, вытеснив им слово собь, и собственый, заменив им слово свой? не сами ли мы ломаем над собственым сочинением этим собственый свой язык и кадык? В собственом доме – да почему же не в своем? Или разносный с почты не найдет меня в своем доме?

Я не думаю изгонять слова: антипод, горизонт, атмосфера, эклиптика и им подобных, хотя они и довольно чужды нашему говору; но не утверждайте, чтобы их не было на руском языке. Горизонт – кругозор и небосклон – бредут, но они сочинены письменым, и потому в них слышится натяжка. Небоскат и небозем получше, но и эти слова составные, на греческий лад. Руский человек этого не любит, и неправда, что язык наш был сроден к таким сваркам: он выносит много, хотя и крихтит, но это ему противно. Руский берет одно, главное понятие, и из него выливает целиком слово, короткое и ясное… Письменому нужно было, по-европейски, спутать два слова, чтобы составить кругозор; неграмотный сделал то же, из одного: овид, озор, тот же кругозор.

Хотите или нет атмосферу называть мiроколицею и колоземицею, это ваша воля; но инстинкт, по нерускому звуку и двойному набору трех, непроизносимых вкупе рускою гортанью согласных должен бы замениться побудком, как говорят на севере, или побудкою, по восточному говору. Инстинкт можно выговорить только западным произношением букв - н, к, т, то есть кончиком языка, а наше, полное, гортанное произношенье такого слова не принимает. Есть ли смысл в этом, навязывать земле, целому народу слова, которых он, не наломав смолоду языка на чужой лад, никак выговорить не может? Гуманно и либерально ли это?

Чем свечник хуже канделябра? Чем противень не антипод, сластоежка, сластник, сластена, солощавый, не гурман?
Почему бы портьера не полст, полстина, запон, завес или дверница?
Чем этаж лучше яруса, жилья, связи?
Для чего мы переводим карликовая береза, что называется сланкою, сланцем, ерником?
Почему фиолетовый лучше синеалаго, а ранжевый – жаркова?
Чем диагональ лучше долони? Долонь – это прямая, связывающая два угла накось.
Почему эклиптика не солнопутье?
Для чего эхо, несклоняемое и потому нам несродное, вытеснило не только отклик и отголосок, но даже отгул и голк? Шум или гул – это голка, а отклик голки – голк.

Для чего все ученые лесничие наши пишут штамб, а инженеры дамба, искажая немецкие слова, будто стыдятся писать: гать, плотина, гребля, запруда, займ, изгнав также необходимые родные слова: голень дерева, лесина, голомя и голомень? Голомень именно немецкое штам, цельный пень, лесина дерева, на сколько его идет, за очисткою, в бревно.

Испещрение речи иноземными словами вошло у нас в поголовный обычай, а многие даже щеголяют этим, почитая руское слово, до времени, каким-то неизбежным худом, каким-то затоптанным половиком, рогожей, которую надо усыпать цветами иной почвы, чтобы порядочному человеку можно было по ней пройтись.

Но и этого мало; мы, наконец, так чистоплотны, что хотим изгнать из слов этих всякий руский звук и сохранить их всецело в том виде, в каком они произносятся нерускою гортанью. Такое чванство невыносимо; такого насилия не допустит над собою ни одни язык, ни один народ, кроме народа, состоящего под умственным или нравственным гнетом своих же немногих земляков, переродившихся заново на чужой почве.

Если чужое слово принимается в другой язык, то, по карйней мере, позвольте переиначить его на столько, на сколько этого требует дух того языка: он господин слову, а не слово ему! И разве чистяки наши не видят, что они, при всей натуге своей, все-таки картавят, и что природный француз и англичанин выщербленаго у него слова, в руской печати, никак не узнают!

Ведь и римляне всегда приурочивали и латынили усвоенное ими чужое слово, без чего не могли ни выговорить, ни написать его; то же делают и поныне все прочие народы; что же это мы, охотно обезьяничая и попугайничая, в этом случае хотим самодуром установить для себя противное правило? Этому две причины: первая – тщеславие, чванство: мы знаем все языки; другая – невежество: мы не знаем своего.

Для чего, например, сдваивать согласные: баллотировать, асессор, аббат, аппарат, или даже грамматика, аттестат, когда это противно нашему языку, и при хорошем произношении, не может быть слышно? Если вы хотите показать, что знаете правописанье на тех языках, с которых слова эти взяты, то пишите же, как иные и в самой вещи писывали: Тээръ (Theer) и маасштаб; но тогда уважьте же и татарина, и пишите не лошадь, а алаша, не армяк, а эрмек; да и не говорите более: чай, - съездите наперед в Кяхту и прислушайтесь, как китаец произносит слово это? Да так, что оно в руском ухе звучит чай, в голландском тэ, в английском ти, и т.д. Да притом и сама буква т произносится каждым по своему, и никакими знаками нельзя передать этого выговора!

С языком шутить нельзя: словесная речь человека – это видимая, осязательная связь, звено между душою и телом, духом и плотью. Вероятно в малоумном и юродивом та же душа: ума много, да вон не идет; от чего? Оттого, что вещественые снаряды ему служат превратно: дух пригнетен, под спудом, а без орудия и средств этих он ничего не в силах сделать.
Все словари наши преисполнены самых грубых ошибок, нередко основанных на недомолвках, описках, опечатках, и в этом виде они плодятся и множатся.
* Отрывок из статьи В.И. Даля «О руском словаре», 1860 год.