Анжей Захарищев фон Брауш: виниловый ДЕКАДАНС Кто бы мог подумать, что лидер легендарной группы «Оберманекен», эстет и денди, прямой наследник русского Серебряного века и последний герой декаданса Анжей Захарищев фон Брауш заболеет вдруг виниловым коллекционерством? текст Андрей Бухарин В среде старой богемы, к которой принадлежит Анжей, радости подобного коллекционерства обычно не слишком распространены — хотя бы в силу хаотического образа жизни. Вот и он, образцовый перекати- поле с гитарой за плечами, всю жизнь с легкостью менял города, страны и континенты. Родной Петербург, где в 80-е годы начинался «Оберманекен», наш ответ английской неоромантической «новой волне», провинциальная Вятка, в которой юный поэт оказался в вынужденной ссылке, театральная Москва, в чьей атмосфере записывались классические «оберманекеновские» гимны «неги и роскоши», Западный Берлин, Нью-Йорк и вновь Москва. Мы встречаемся с Анжеем в полумраке его небольшой уютной студии, одной из любимых моих точек силы на метафизической карте столицы. Надо сказать, что ты как человек творческий, богемный, много помотавшийся по свету, никогда не ассоциировался у меня с коллекционером. -Знаешь, а ведь это моя уже третья коллекция. Первая была еще во времена СССР, уже в детстве в Петергофе я имел пару десятков пластинок, потом в более сознательном возрасте, когда я учился в ЛГУ на психфаке, а затем в театральном, это превратилось в нечто вроде настоящей коллекции. Но в какой- то момент все это потеряло смысл. Пластинки Led Zeppelin, Deep Purple и тому подобного к этому моменту совершенно обесценились в среде искушенных меломанов — пришла «новая волна», которая это все смела. После «Boys and Girls» и «Tin Drum» слушать старый рок стало невозможно. Ты взял коллекцию с собой, когда «Оберманекен» перебрался в Москву во второй половине 80-х? -Нет, я все бросил в Питере на Фонтанке, пластинки стоили, конечно, каких-то денег, но тогда у нас были намного более масштабные проекты и возиться с этим не имело смысла. Безумные тысячи советских рублей безналом на синтезаторы и усилители — у театра Анатолия Васильева, где мыобосновались, был бюджет, и его надо было тратить. Появись уже люди, которые могли превращать безнал в кэш, и мы имели возможность покупать на черном рынке фирменную аппаратуру. А где ты жил в Москве тогда? -А прямо в театре на улице Воровского, ныне Поварская, одно крыло в здании было отдано под музыкально-репетиционное и жилое помещение. Мы жили в красивом, сложно организованном пространстве с эркером среди декораций к спектаклю, в котором участвовали. Это был «Наблюдатель», постановка о некой выдуманной рок-группе. Еще мы делали у Эфроса на Таганке «Горе от ума» в виде рок-оперы. В этот период я, кстати, слушал компакт- кассеты, которые тогда только что завоевали рынок. Свою вторую коллекцию пластинок я собрал уже в Америке. Каким ветром вас туда занесло? -Я и мой соратник по группе Женя Калачев поехали с премьерой этого самого «Наблюдателя» в Западный Берлин в 1988 или 1989 году, дали и несколько концертов как «Оберманекен». Западный Берлин,окруженный колючей проволокой, был тогда особенным контркультурным местом, где варилось много приезжей богемы из других стран, в этот момент там жил Ник Кейв, к примеру. Одна американка, с которой мы познакомились на пати после спектакля, предложила нам поработать в США над фильмом про горбачевскую Россию. Так мы оказались в Америке. Попав в Нью-Йорке в самый эпицентр бурлящей рок-тусовки, мы расслабились и совсем не хотели возвращаться в Москву. Выступали в знаменитом клубе CBGB — однажды вместе с еще не прогремевшей группой Nirvana, — записали и выпустили CD «Полшестого утра», который потом был пиратским образом издан в России. Потом я не смог его слушать! Он звучал как-то по-американски, он бухал низами, невероятно теперь я предпочитаю подход английский, деликатный. А возвращаясь ко второй коллекции... Был самый бум CD, и в Нью-Йорке в этот момент пластинки и старая аппаратура в буквальном смысле валялись на улице. В какой-то момент я понял, что не могу больше проходить мимо этих виниловых залежей — в Америке ненужные вещи, которые жаль выбрасывать в мусор, по четвергам принято оставлять у пожарных кранов. Я стал приседать и копаться в этих богатствах, помню, сломался я на первом издании роллинговского «Sticky Fingers» с этим уорхоловским «зиппером», которое просто невозможно было не взять. Причем брал я выборочно, не все подряд, только раритеты, красивые обложки — слушал я музыку на CD — Митя Шостакович подарил мне CD- чейнджер на шесть дисков, а винилы стояли в комнате просто для красоты. Собрал я так где-то сотню дизайнерских, скажем так, пластинок. И вот однажды на Лексингтон-авеню, недалеко от дома, где я жил, я нашел невероятно навороченный проигрыватель необыкновенной красоты, хай-тек позапрошлого десятилетия — он был похож на какой-то космический шаттл. Был к нему и ламповый усилитель. После этого пластинки стали сильно прибавлять в количестве, но все унести домой было невозможно, приходилось тщательно выбирать. И вот вследствие такого вулканического извержения, гейзера винила на улицы Нью-Йорка все пространство в моем жилище оказалось занято пластинками — их было, наверное, несколько тысяч. Вот это вторая коллекция, американская, которая там и осталась, когда «Оберманекен» вернулся в Россию. А почему все же вернулись? -Из Москвы стали доноситься обнадеживающие вести. Первым дошел до меня роман Пелевина «Чапаев и пустота», затем — новые русские журналы, особенно «ОМ» тогда произвел впечатление. Стали приезжать новые интересные люди из Москвы — поэт Ярослав Могутин, издатель Игорь Григорьев, промоутер Александр Чепарухин, они себя уже совсем по-другому вели, были намного свободнее и раскованнее советских людей, которых мы знали. Стало казаться, что в Москве все бурлит, — да так оно и было. Ведь все равно раньше наш круг в Москве был очень узким, очень элитарным. А тут стало ясно, что в стране происходят большие изменения. Мы стали чувствовать магнетизм, исходящий от России. Как-то в Западном Берлине, куда мы приехали уже из Нью-Йорка на какой-то фестиваль, провожая на вокзале друзей в Москву, я явственно почувствовал дым отечества — запах, исходящий от русского поезда. Захотелось в него сесть. А тут еще стали поступать предложения от российских промоутеров и рекорд-компаний. В общем, собравшись с духом, мы в конце 90-х сделали пробную вылазку, а потом и совсем вернулись.В общем, ты опять все бросил... -Ну да, я опять все оставил, приехал, что называется, с одной гитарой. CD продолжали царить и здесь, но постепенно я все чаще стал опять слышать о виниле. До поры до времени я считал, что это своего рода снобизм. Но когда пришли МРЗ, контакт с музыкой потерялся совсем, а я ведь меломан. Я оказался в вакууме, который CD не заполняли, и как-то относительно недавно я случайно в Европе в антикварном магазинчике увидел знакомые с детства картинки — «Some Girls» The Rolling Stones, «Jazz» Queen, еще что- то. Хлынули воспоминания, и опять же исключительно ради красоты обложек я их купил. Они просто стояли и радовали меня бесконечно. И, видя это, мои друзья на день рождения подарили мне проигрыватель, вполне себе простенький. И вот тут, когда я первый раз поставил на него пластинку, произошло что-то необыкновенное — будто лопнула какая-то невидимая пленка — я понял, что уже лет десять как не слышал музыки. Да, я получал информацию, я ее воспринимал, но музыки я не слышал. Я понял, что прослушивание пластинки — это настоящий ритуал, который ведет к правильному восприятию музыки. С тех пор ни один CD не был проигран. Я задумался о метафизической стороне вопроса. Мы живем в мире аналоговых звуков — птицы поют, рояль играет, дождь идет, все эти звуки представляют собой плавную синусоиду, это волна. А цифровой звук — это волна дискретная, ступенчатая. По-видимому, наш организм, слух должен сам достраивать эту волну, заполнять чем-то эти разрывы, эти миллионы пустот. И возможно, делает это не вполне точно. В этих цифровых пустотах и пропадает та часть души музыки, которая есть на виниле. А на пластинках даже потрескивания звучат всего лишь поверх музыки, которая сама по себе абсолютно полна. Я думаю, что именно с цифрой связан и общий кризис современной музыки. Теперь если я хочу слушать музыку, мне необходимо покупать ее на пластинках.
звук на голову лучше поставлен был а тут студия и мисс.
