caramel:Абико:Как можно такое написать в 19 лет ?!!!
18-19 лет первый осознанный возраст одиночества, а конец 50-х еще и очень трудное послевоенное время
Это да, но откуда в 19 лет можно знать, что потом всё будет видеться по-другому?!
Мой ответ: это знание дано только гению.
Дар предвидения.
И Шуберт на воде, и Моцарт в птичьем гаме,
И Гете, свищущий на вьющейся тропе,
И Гамлет, мысливший пугливыми шагами,
Считали пульс толпы и верили толпе.
Быть может, прежде губ уже родился шопот
И в бездревесности кружилися листы,
И те, кому мы посвящаем опыт,
До опыта приобрели черты.
О.Мандельштам, ноябрь 1933 — январь 1934
Ранним утром будильник тревожит мой сон
Вырывая из гущи волшебных событий
Кофе. Новости. Душ. Макияж. Телефон.
И откуда-то вдруг: " Я хочу тебя видеть"
"Авторадио " громко в маршрутке звучит,
Симпатичный попутчик весьма любопытен.
Он про то, да про сё, Он про мамин гастрит
Но одно в голове "Я хочу тебя видеть!"
День проходит в заботах, делах, суете.
Кто-то радостью делится, кто-то в обиде.
А в бегущей строке на рекламном щите
Мне мерещится вновь "Я хочу тебя видеть!"
Вечереет. Но все мне не так и не то.
Вроде жизнь, как всегда -на привычной орбите
Вдруг застанет врасплох мой любимый рингтон
И услышу я вновь " Я хочу тебя видеть!"
И было сердцу ничего не надо,
Когда пила я этот жгучий зной...
"Онегина" воздушная громада,
Как облако, стояла надо мной.
Анна Ахматова, 1962
Отдайте меня букетом – одной певице.
Гвоздиками, васильками, лозой, драценой.
Пускай она обольет меня драгоценной
Улыбкой своей и бросит лежать за сценой.
Она королева.
Все остальные – вице-.
Сажает тебя в партер к себе как в корытце,
Купает в горячем голосе, как младенца,
Закутывает в сиянье, как в полотенце, —
И больше тебе совсем никуда не деться,
Нигде от нее не скрыться.
Ни фокусов, ни лукавства, ни грана фальши.
Ни рынка, ни секса – нет никакой игры там.
Выходишь с ее концерта раздетым, вскрытым,
Один, как дурак, с разбитым своим корытом,
И больше не знаешь в принципе, как жить дальше.
Все прошлое – до секунды отменено.
Такая она, Нино.
Вера Полозкова
Мама не любит папу.
Папа не любит маму.
Я подрасту и тоже
Любить никого не стану
Ночью опять ругались
Думали я не слышу.
Ветки в окно стучались,
Дождик стучал по крыше.
Мне было очень страшно.
Я потихоньку плакал.
Не помогала даже
Плюшевая собака.
Как-то уснул. Приснилось
Что у нас все нормально.
Мама опять влюбилась в папу
А папа в маму.
Мы все втроем гуляли.
Стихли и дождь и ветер.
Мамочка обнимала папу,
Смеялись дети и щебетали птицы.
Лето, июль в разгаре.
Это мне только сниться.
Утро в осенней хмари
Мама звенит посудой,
Кажется скоро завтрак.
Снова не вышло чуда.
Может быть выйдет завтра?
Папа придет с работы,
Вкусно пахнет морозом.
Он принесет мне тортик,
Маме подарит розы.
Мама наденет платье,
Ногти накрасит лаком,
Сядем за стол, захватим
Плюшевую собаку.
Будем есть торт,
петь песни
Будет совсем не страшно.
Нужно петь песни вместе,
Это предельно важно
Нужно смеяться громче
И обниматься чаще
Чтоб сыновьям и дочкам
Не было ночью страшно.
Что бы под одеялом
Крепко прижав собаку
Дети бы понимали,
Что им не нужно плакать.
Чтоб не услышать фразу
Детскими голосами:
«Я подрасту, и тоже
Любить никого не стану»
Жду, как заваленный в забое,
Что стих пробьется в жизнь мою.
Бью в это темное, рябое,
В слепое, в каменное бью.
Прислушиваюсь: не слыхать ли,
Что пробиваются ко мне.
Но это только капли, капли
Скользят по каменной стене.
Жду, как заваленный в забое,
Долблю железную руду,-
Не пробивается ль живое
Навстречу моему труду?..
Жду исступленно и устало,
Бью в камень медленно и зло...
О, только бы оно пришло!
О, только бы не опоздало!
Давид Самойлов
Я иностранец, иностранец
в родном краю, в своей стране.
Мне странен этот дикий танец,
разгул убогий страшен мне.
Здесь не работа – перекуры,
маячат праздные фигуры,
один ишачит – пять глядят.
Здесь бабы алкашей жалеют,
и от прохвостов тяжелеют,
и мелкую шпану плодят.
Давай, любимая, займёмся
обменом площади жилой.
Давай скорее назовёмся
законно мужем и женой.
Мы заведём с тобой привычки,
в квартире наведём уют.
Потом однажды в электричке
меня сограждане убьют.
За то, что я не благодарен
великой родине моей,
за то, что не рубаха-парень,
за то, что в шляпе и еврей.
И ты останешься вдовою
на том высоком этаже,
где я состариться с тобою
мечтал. И старился уже.
Герман Плисецкий
Филармония
Одинокие женщины ходят в концерты,
как в соборы ходили – молиться.
Эти белые лица в партере – как в церкви,
как в минуту любви – обнажённые лица.
И ещё туда ходят рыцари долга,
в гардеробе снимают доспехи,
и ничтожными кажутся ненадолго
деловые, дневные успехи.
Среди буйных голов, на ладони упавших,
среди душ, превратившихся в уши,
узнаю Прометеев, от службы уставших,
и Джульетт, обращённых в старушек.
Это музыка – опытный реставратор –
прожитое снимает пластами,
открывает героев, какими когда-то
стать могли и какими не стали.
Здесь не надо затверженного мажора,
здесь – высокой трагедии мера.
Поддержите, крылатые дирижёры,
эту взлётную тягу партера!
Герман Плисецкий
Можна сэрца жывое пакласць на агонь
Ці мячом разрубаць напалову,
І таптаць, і тыраніць ў няволі яго,
І не вырваць патрэбнага слова!
Можна піць з яго кроў, хто не знае пра жаль,
Ды паганіць яго без прычыны.
Усё ж яго не зламаць, як шляхотную сталь,
Калі гэта ёсць сэрца жанчыны.
Йду адна. Прада мной рассцілаецца ноч,
Вецер думы кіпучыя студзіць.
Здзек чужацкі, як добра адточаны нож,
Вострыём упіваецца ў грудзі,
То пячэ, як агонь, то марозіць, як лёд,
Непакоіць і мучыць, і раніць.
Здзек варожы кругом, як наежаны дрот,
Што апутаў маё існаванне.
Усё ж не зломлены дух і не склонены стан,
Не дастаць ім да гордага сэрца.
Прыйдзе сонца, абман ападзе, як туман,
Але праўда – яна застанецца!
Я не гнуся ў палоне, не знаю, што страх,
Не палохайце словам, ні чынам.
Не ўздрыгне яно нат ў найстрашнейшых руках –
Беларускае сэрца жанчыны!
Ларыса Генiюш
Смех делает отчаянье бледней.
похоже, монтировщик этих дней
беспомощный нанизыватель бедствий.
переминаясь с пяток на мыски,
за нами едут наши мясники:
честь отрасли
предателеловецкой
бесправных
выбиватели
кишок:
у них для нас дубинка и мешок,
электрошокер и «заткнись, уебок»:
но мы все смеем из своих коробок
идти в метель отогревать тугой
чугунный воздух, свернутый дугой
все потому, что мы хотим успеть
так многое оплакать и воспеть,
не выбивая нищенскую квоту;
нам нужно что-то вам сказать вблизи:
покуда вы нас месите в грязи,
чтоб облегчить историкам работу,
чтоб раскалить эпоху добела.
не верится, что в ней и я была:
детей купала, сумки волокла,
в глаз получала деревянной рыбкой,
и выходила в снег, когда везло,
то передачу отнести в сизо
то сунуть сотню бабушке со скрипкой.
Вера Полозкова, 4 февраля 2021 года
А мы остаемся —
На клетках чудовищных шахмат —
Мы все арестанты.
Наш кофе
Сожженными письмами пахнет,
И вскрытыми письмами пахнут
Почтамты.
Оглохли кварталы —
И некому крикнуть: «Не надо!»
И лики лепные
Закрыли глаза на фасадах.
И каждую ночь
Улетают из города птицы,
И слепо
Засвечены наши рассветы.
Постойте!
Быть может — нам все это снится?
Но утром выходят газеты.
Ирина Ратушинская, 1978, Одесса
Отрывок из пьесы Леонида Филатова "Лизистрата":
Лизистрата
Постой!.. Ты что-то путаешь в запале!
Известно ведь любому пацану:
На вас не нападали. Вы - напали.
Вы первыми затеяли войну!
Вы гражданам защиту обещали,
А получился форменный скандал!..
Кого и от кого вы защищали,
Когда на вас никто не нападал?
Ах, сколько на земле людишек подлых!
Такие уж настали времена!..
Вы подлость преподносите, как подвиг,
И просите за это ордена!
Предводитель (надменно)
Позвольте вам заметить с укоризной -
И поскорей возьмите это в толк! -
Мы выполняем долг перед Отчизной,
Священный перед Родиною долг!
Лизистрата (раздумчиво)
Пред Родиной, конечно, неудобно...
Долги, конечно, надо отдавать...
Но почему она - в уплату долга -
С вас требует кого-то убивать?
И коль у вас пред ней долги такие,
Что даже жизнь - в уплату их - пустяк,
То хочется спросить вас, дорогие,
Зачем же вы одалживались так?
Коль Родина удар наносит сзади,
Да так, что аж в глазах потом круги,
То лучше, дорогие, не влезайте
Вы к этой страшной Родине в долги!
''я умру в крещенские морозы.
я умру, когда трещат березы.
а весною ужас будет полный:
на погост речные хлынут волны!
из моей затопленной могилы
гроб всплывет, забытый и унылый,
разобьется с треском, и в потемки
уплывут ужасные обломки.
сам не знаю, что это такое…
я не верю вечности покоя''.
Памяти Николая Рубцова.
за окнами мечется вьюга,
дрожит предрассветная мгла.
душа одинокого друга
такой же бездомной была.и мне потому - не иначе -
всё кажется, если темно,
что кто-то под тополем плачет
и кто-то скребётся в окно.не раз ведь походкою зыбкой,
то весел, то слаб и уныл,
он с тихой и тайной улыбкой
из вьюги ко мне приходил.в тепле отогревшись немножко,
почти не ругая житьё,
метельные песни её
играл на разбитой гармошке.гудела и выла округа,
но он вылезал из угла,
и снова холодная вьюга
его за порогом ждала.и он уходил тихомолком,
как будто суля наперёд -
что будет разлука недолго
он с новою вьюгой придёт.…но нет больше бедного друга,
нет больше ни силы, ни сна,
одна только чёрная вьюга,
осталась лишь вьюга одна
(Виктор Коротаев).
кстати за ту картинку-ребус и замечательное стихотворение марины ивановны -
вот не менее замечательная песня в исполнении вероники агаповой.
Скандалов, как огня, она боится,
Усталая. стареющая мать…
Ссутулившись, всегда на помощь мчится,
Готова и встречать, и провожать.
Её опека просто раздражает,
Её расспросы лишние порой…
Её невольно внуки обижают,
И дети повторяют: дверь закрой!..
И всем она участием мешает,
Ложится поздно и встаёт чуть свет.
Хлопочет, суетится,всё решает,
Пытается всё время дать совет.
Навязывает в пост свои рецепты,
То вдруг не так стирает «автомат»!
То переложит книги и конспекты,
То реплики вставляет невпопад…
Тревожится,когда приходят поздно,
О Боге затевает разговор!
И Библию листает так серьёзно,
И в церковь ходит с некоторых пор…Но день настал…и в доме стало пусто.
Её тогда в больницу увезли…
Друг другу все в глаза смотрели грустно,
Когда бросали в яму горсть земли…
И каждый раз, когда не успевали
Перед работой чай себе согреть…
Невольно о старушке вспоминали,
Которую у них украла смерть.
Её расспросов всем недоставало!
И телефон предательски молчал…
И так её опеки не хватало…
И больше никого никто не ждал.
Все помнят, как крестила у порога,
Ходила воду в храме освятить…
И счастье для своих детей у Бога
Так лишь она умела попросить!
И, кажется. была б она живая,
Хватило б для неё и слов, и чувств…
Как жаль,что понимаем,лишь теряя,
Что мир без мам и холоден, и пуст…
(Ольга Заря).
Музыка
Дом высился, как каланча.
По тесной лестнице угольной
Несли рояль два силача,
Как колокол на колокольню.
Они тащили вверх рояль
Над ширью городского моря,
Как с заповедями скрижаль
На каменное плоскогорье.
И вот в гостиной инструмент,
И город в свисте, шуме, гаме,
Как под водой на дне легенд,
Bнизу остался под ногами.
Жилец шестого этажа
На землю посмотрел с балкона,
Как бы ее в руках держа
И ею властвуя законно.
Вернувшись внутрь, он заиграл
Не чью-нибудь чужую пьесу,
Но собственную мысль, хорал,
Гуденье мессы, шелест леса.
Раскат импровизаций нес
Ночь, пламя, гром пожарных бочек,
Бульвар под ливнем, стук колес,
Жизнь улиц, участь одиночек.
Так ночью, при свечах, взамен
Былой наивности нехитрой,
Свой сон записывал Шопен
На черной выпилке пюпитра.
Или, опередивши мир
На поколения четыре,
По крышам городских квартир
Грозой гремел полет валькирий.
Или консерваторСКий зал
При адСКом грохоте и треСКе
До слез Чайковский потРЯсал
СудьБой Паоло И ФраНчески.
Борис Пастернак
